Рассказы

Всё шло отлично. Показательные стрельбы увенчались полным разрушением целей. Всё, что надо, было разрушено, что надо – преодолено. Даже странно поредевший миномётный расчёт сумел показать себя.

Фамус посветил фонариком. Свод тоннеля чернел разводами плесени. Эта плесень не светилась, она вгрызалась в бетон. Её колонии расползлись причудливой мозаикой, и тоннель был похож на большую карту неведомых островов.

По реке плыли трупы. Женщины и мужчины, старые и молодые, дети и собаки, коровы и куры. Плыли, слабо помахивая руками, лапами и крыльями. Раздутые, страшные.

Все жители деревни вышли на берег – собирать то, что принесла река. Перины, подушки, промокшие наряды, старую мебель и испорченные книги.

Река несла много вещей – знаков чужих жизней – когда-то уютных, налаженных, погруженных в себя или открытых миру.

 Что  это  была  за  бездна  с  сине-зелёной  бахромой,  на  краю  которой    балансировал  обезумевший  катафалк?  О  чём  говорила   спиралеобразная  форма  разверзшейся  перед  ним  пропасти?  И,  наконец,  что  могла  означать  одна  странная  особенность  инфернальной  воронки,  задававшая  тон  и  ритм  всей  картине.  Композиция  была  выстроена  таким  образом,  что  катафалку  отводилась  роль  жертвы,  отданной  на  заклание!

Охранник, который только что прикончил подопытного, застыл навытяжку возле каталки с пистолетом в руке – демонстрировал боевую готовность.

Серые халаты стояли кружком и таращили глаза на новое начальство.

В клочьях ветоши и паутины замелькали серые тела – крысы бежали, прыгали по головам друг друга, взбегали на стены, подпрыгивали вверх в панике и мчались дальше. Они промчались мимо двоих людей, не обратив на них никакого внимания. Крыс гнал ужас, надвигающийся из глубины тоннеля.

Очередная странность со стороны начальника лагеря заключалась в том, что он не наказал сорванцов, самовольно покинувших лагерь и без спроса искупавшихся в реке. К концу смены таких косяков Семён Семёныча набралось более двух десятков.

Через час господин Пятнышкин покинул палатку для совещаний и зашагал к себе. Он всё ускорял шаг, едва сдерживаясь, чтобы не припустить рысцой. Он спешил к себе в палатку.

Бизнесмен что-то бормотал себе под нос, и если бы кто-нибудь оказался рядом с ним, то услышал бы странные слова: «Жребий брошен, Рубикон перейдён… жребий брошен, Рубикон перейдён… жребий брошен…»

Над палатками, в креплениях флажков низко гудел и посвистывал ветер. На нейтральные земли надвигалась гроза.

Груда земли и щебня посреди проезда между цехами вспучилась. Снизу раздался глухой удар. Удар, ещё, посыпались обломки асфальта, заскрежетало металлом о металл. В месте, где под завалом скрывался бетонный колодец, фонтаном взлетела земля. Кругляш чугунного люка отлетел, как пушинка, шмякнулся о стену и раскололся надвое.

Йети бунтуют как Зорро,
катится Марс на зеро.
Бьются они до упора
звёздным пришельцам назло.

Учёный просыпается после полнгого сканирования мозга в не совсем обычном месте...

Слам вернулся домой уставший и злой. Он три часа проторчал в очереди на бирже труда, чтобы получить талончик на вакансию, потом ехал через весь город к месту будущей службы, отстоял там еще одну очередь, получил анкету и дежурную улыбку измученного соискателями сотрудника, а на обратной дороге попал в самый час пик. В результате какой-то работяга, жевавший сэндвич, посадил жирное пятно на единственный приличный пиджак Слама.