Перевод Алексея Шинкеева
Как-то в полночь очень сонный я читал труды ученых.
Книгой древней утомленный я уснул бы без труда,
И, пытаясь в это верить, вдруг услышал стук за дверью.
Сон развеялся в потере. Молвил тихо: «Не беда!
То прохожий заблудился и пришел ко мне сюда.
Гость, что не был никогда».
Помню это я поныне: на дворе декабрь не стынет;
Уголь, гаснувший в камине, не впускал в дом холода.
Помню, жаждал я заветно наступление рассвета.
О, Линора! Где ты? Где ты? Смерть – разлука навсегда!
Этим именем теперь кличут ангелов всегда,
А людей уж никогда.
Полный грезами печали шорох шторы издавали,
Душу горько наполняли страхом сильным до стыда.
Встав, я принялся тревожно повторять себе: «Возможно,
Это все-таки прохожий стукнул тихо в ворота,
Это странник запоздалый погостить пришел сюда,
Здесь он не был никогда».
Стало на душе бодрее. Подбежав к двери скорее,
Я промолвил не робея: «Гостю новому всегда
Буду рад, но плохо слышал; вы стучали даже тише,
Чем скрестись могли бы мыши. Приглашаю вас я, да!»
И открыл я настежь двери, а за ними – пустота,
Тьма страшней, чем никогда.
Я глядел во мрак с опаской, колотилось сердце в тряске.
Жизнь моя в сомненьях сказки засияла, как звезда.
Средь молчания глухого раздалось одно лишь слово:
«О, Линора», – как-то ново прорекли мои уста.
Эхо пламенным осколком пролетело чрез года,
Не вернувшись никогда.
Возвратился в дом я смело, а душа огнем горела.
Ставня снова заскрипела, стук раздался, как тогда,
Только чуточку заметней. Может, это все же ветер?
Что же кроется в секрете? Надо сердцу отдых дать.
Ведь ко мне ни счастье раньше, ни свирепая беда
Не стучали никогда.
Ставни серые раскрыл я: тотчас ворон чернокрылый
С той величественной силой, как священная мечта,
Залетел из мрачной глади с яркой мудростью во взгляде.
Словно лорд он на Палладе, взгромоздился неспроста
И от шороха ночного не оставил и следа.
Тихо так, как никогда.
Черная, как эбен, птица с важной строгостью девицы
Шанс дала мне ухмылиться – ведь сама была проста.
Я промолвил: «Ворон старый, пусть не сломит тебя кара,
Не страшны тебе кошмары, коль без шлема, без щита.
Как зовут тебя поведай, где Плутон царит всегда?»
Ворон каркнул: «НИКОГДА!»
Не лишился чуть сознанья. Как пернатое созданье
Говорит без содроганья, без усилий, без труда?
Но не стоит правда смысла, потому что злые мысли
Сердце бьющееся грызли очень долгие года.
Все равно ведь тут любой бы удивился, увидав
Птицу с кличкой Никогда.
Ворон ждал, сидел и слушал, в слове он излил всю душу,
А потом немой игрушкой словно замер навсегда.
Я сказал себе как будто: «Завтра вновь наступит утро,
Все друзья мня забудут, и сквозь вещие года
Улетишь чрез эти ставни от меня ты в никуда».
Каркнул Ворон: «Никогда!»
Услыхав ответ я прежний, с той же верой и надеждой
Понял: Ворон жил прилежно у хозяина всегда,
У того, что в каждой песне меланхольно, но чудесно,
С завершеньем интересным в строчках славилась беда;
И мелодия печали завершалась иногда:
«Больше, больше никогда!»
Смех в моем остался взгляде, я придвинул стул к Палладе,
Сев со мрачной птицей рядом. Взором та своим горда!
Что сказать хотела птица, вещих древних дней сестрица?
Может, мне все это снится? – неустанно я гадал.
«Вещий Ворон, объясни мне, что же значило всегда
Это слово Никогда?»
Я остался в прежней позе, все разгадывая грезы.
Ворон смотрит то с угрозой, то с намеками стыда.
Посреди огня и стужи я прилег на ту подушку,
Где все время, грея душу, к нежным снам моя мечта
Прикасалась каждой ночью, а теперь уж – вот беда! –
Не коснется никогда.
Вдруг с небесного кадила, что качали серафимы,
Наполнялся воздух дымом, словно в дом лилась вода.
Вскрикнул я себе: «Несчастный! Бог чрез ангелов прекрасных
Посылает мне лекарство, чтоб Линору навсегда
Позабыл я сквозь печали! Вспомню ли через года?»
Ворон каркнул: «Никогда!»
«Ты пророк! – сказал я. – Право, птица ты иль злобный дьявол,
Но твердишь с пророчной славой! Если будешь в никуда
Бурей свергнут, ты бесстрашным духом вырвешься из башен.
Крикни мне сквозь плотность сажи тот ответ, что жду всегда.
После скорби и печали я найду покой когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»
«Ты пророк! – сказал я. – Право, птица ты иль злобный дьявол,
Но твердишь с пророчной славой! Небо, скорбь моя, беда!
Распростерся я пред всеми, вы ответьте мне по теме:
Встречусь я с Линор в Эдеме – с той, с кем ангелы всегда?
Лучезарную Линору обниму ль через года?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»
«Ах ты, птица с кличкой вещей! Убирайся дух зловещий! –
Крикнул я. – Ты злой затейщик! О, Плутон, явись сюда!
Забери лгуна отсюда – он проклятье, а не чудо!
Прочь из теплого приюта, где покой царил всегда!
Ты пришел из темной ночи – убирайся вновь туда!
Ворон каркнул: «Никогда!»
Засиделся неподвижно Ворон (или демон жизни).
И, решив, что он – нелишний, здесь остался навсегда.
С бюста мраморной Паллады смотрит птица взором ада.
Свет ложится сквозь преграды, тень рисуя от хвоста.
И из круга тени птицы, где душа моя пуста,
Я не вырвусь никогда!
Edgar Allan Poe
The Raven
[First published in 1845]
Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
«'Tis some visitor», I muttered, «tapping at my chamber door –
Only this, and nothing more».
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore –
For the rare and radiant maiden whom the angels named Lenore –
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
«'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door –
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; –
This it is, and nothing more.»
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
«Sir», said I, «or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you» – here I opened wide the door; –
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, «Lenore!»
This I whispered, and an echo murmured back the word, «Lenore!»
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
«Surely», said I, «surely that is something at my window lattice;
Let me see then, what thereat is, and this mystery explore –
Let my heart be still a moment and this mystery explore; –
'Tis the wind and nothing more!»
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore.
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door –
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door –
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
«Though thy crest be shorn and shaven, thou», I said, «art sure no craven.
Ghastly grim and ancient raven wandering from the nightly shore –
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!»
Quoth the raven, «Nevermore».
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door –
Bird or beast above the sculptured bust above his chamber door,
With such name as «Nevermore».
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only,
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered – not a feather then he fluttered –
Till I scarcely more than muttered «Other friends have flown before –
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before».
Then the bird said, «Nevermore».
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
«Doubtless», said I, «what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore –
Till the dirges of his hope that melancholy burden bore
Of «Never-nevermore».
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore –
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking «Nevermore».
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
«Wretch», I cried, «thy God hath lent thee – by these angels he has sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!»
Quoth the raven, «Nevermore».
«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil! –
Whether tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted –
On this home by horror haunted – tell me truly, I implore –
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!»
Quoth the raven, «Nevermore».
«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels named Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden, whom the angels named Lenore?»
Quoth the raven, «Nevermore».
«Be that word our sign of parting, bird or fiend!» I shrieked upstarting –
«Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!»
Quoth the raven, «Nevermore».
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted – nevermore!
Похожие статьи:
Рассказы → Игра в виртуальность
Рассказы → День, когда Вселенная схлопнулась [Рифмованная и нерифмованная версии]
Рассказы → Я - жанр
Рассказы → "Грустный клоун, смывший грим..."
Рассказы → Любовь зла (Своеобразное посвящение своеобразному чувству)
Отличный перевод!
