На одной станции мы получили огромный торт –
наш ледовый лагерь с шоколадными палатками
и льдинами. Торт был произведением искусства.
(Кренкель Эрнст «RAEM – мои позывные»)
– А это нельзя есть. Это на память. В музей, под стекло, – сказал Эрнст. – Хотя… чего ж добру пропадать… – он потянулся за ложкой.
Поезд остановился, сыграв стаканами звонкое «дзинь!» День за окном был выжато-бел. Алмазное солнце его стояло в зените, лучами щипало торт за кремовые, ледяные бока. Ветер рванул занавеску, открыв глазам Эрнста непростительно-яркое небо, сочно-синее, припорошенное облачной ватой. Эрнст отвернулся – к белому безмолвию торта, к его шоколадным палаткам, покрытым кристаллами снежного сахара.
– Полярное небо – иное… – задумчиво произнес он, сдвигая тарелку. – Кто раз видел – тот уже не забудет…
***
…бледное, как кисель, облачно-вязкое небо, бесшумно глотающее самолеты. Солнце – белесоватое, слепое бельмо над посадочным полем. Посадка на ощупь. Ветер, вяжущий крылья незримым канатом, холодные когти метели, скребущие шасси… Последняя капля бензина в заправочных баках.
Небо пахнет горелою самолетной проводкой. Небо – снежные стены тумана, зажатый в тиски самолет. Ослепительно-белая шкура медведя – с красной кровью в оскаленной пасти и стальными ключами от полюса в льдом застывшей когтянистой лапе. Прислонившись спиною к бревенчатым стенам, он ждет, обернув к облакам грустно-мертвую морду, и холодное облачко пара под носом его не тревожит небесно-бестрепетный воздух.
А потом – рык мотора наискось рвет тишину, и сквозь сизый туман самолет идет на посадку, навстречу медведю, и небо со стоном разжимает свои жестяные объятия, и дает приземлиться – увязнув глазами в косматой, взъерошенной шкуре свежеубитого зверя, в красном галстуке, точно удавке, сковавшем медвежию шею, в бурых бусинах крови на льдистых медвежьих клыках.
Ветром взрезав облачное безе, небо выпускает на волю солнечных зайчиков. Игривые, тонколапые, они барабанят по крыльям, пляшут джигу на лючке самолета. Путь на небо оранжев и желт, и веселые зайцы – его провожатые. Там, в высшей точке земли, где дыханье ее заставляет вращаться земную ось, зайцы машут хвостами – вот здесь! Здесь! Сюда!
С самолета пикируют куклы, блокнот и бидон, изрыгающий желтое вязкое масло. «Для смазки подшипника земной оси!» Северный полюс взят. Небо сдается.
***
– Ненадолго, – хмыкнул Эрнст. – Это все, конечно, озорство было – пометить Северный полюс игрушками, автографами и маслом для смазки… да и дохлый медведь, разнаряженный под пионера, как приветствие нам, покорителям Арктики – хорошо настроение приподнял. Но на полюс летать – это вам не шутки шутить… Проводник, кипяточку бы!
Чай в стакане взбурлил белооблачным паром. Огневая, живая вода – против мертвенно-ледяной океанской, цепко скованной вечными льдами, молчаливой, уснувшей воды. Холодная глыба торта остывала на столике, в белоснежной, инеистого цвета тарелке, и сама мысль о том, чтобы дать им сойтись воедино в желудке – показалась Эрнсту кощунством.
– Там ведь и помыться толком нельзя было, и посуду после себя сполоснуть… – вновь нырнув в воспоминания, вымолвил он. – А уж кипяток – такое роскошество! Нет, вода в Арктике – это нечто большее, чем просто вода…
***
…это белый, до рези в глазах, ослепительный лед, и холодная черная прорубь под ним. Скрип лебедки – и трос, убегающий в пропасть, в провал, в неизвестность. Пробурить земной шар точно по оси – насквозь, коридором Арктика-Антарктида, и вынырнуть, отфыркиваясь, как лоснящийся жиром тюлень, там, среди намертво вставшего ледника Южного полюса, с барометром в застучавших зубах.
Северный Ледовитый… Если вырезать ножиком «л», то останется едкость, яд, соль, скребущая горло – под звенящею корочкой льда. И закинул гидролог в море невод, и пришел невод с богатым планктонным уловом…
А после – полярное, вечно неспящее солнце ударом луча бьет по туче, и дождевые реки льются с неба на лед, путаясь с океанскою солью, а между двух вод, бутербродовым тающим маслом – потеет палатка, плывет, утопая в талом снегу, а за нею – плывет и планктон, заспиртованный в банках, и протухшее мясо во вскипевшем водой леднике, и собака, с подсоленною рыбою в пасти, и четыре полярника, в мокрых, вобравших в себя всю проклятую влагу, малицах, в унтах, обернувшихся рыболовецкими сапогами.
Вода разделяет и близит.
А после – приходит звенящий мороз, усмиряя водяное разгульство. И река ужимается в каплю, и капля – течет по вспотевшему лбу, застывая холодной алмазною коркой. Время меряет – капля за каплей – минуты и дни, океанские метры и мили. Колыхнувшись в волнах, льдина резво пускается в пляс, юбочно подбирая торосы. Дзынь! – хрустально играют бокалы. Коньяк и технический спирт. Дзынь! – за Северный полюс, бесконечный колодец во льду, до краев полный мертвой водою… не пей – распадешься пронырливо-юрким планктоном, и поймают тебя в жестяные, промерзшие сети, и поставят в стеклянную банку – на полку палатки…
***
– Удивительно, но никто из нас не болел, – Эрнст помешал ложечкой остывающий чай. – При всей этой, прямо скажем, антисанитарии… Лед дезинфекцию заменял. Бывало, поставишь на снег тарелку после обеда. Мороз ее подморозит. Останется только по дну постучать, да остатки еды замороженной выбить. Хотели было в проруби гидрологической посуду свою полоскать, но Ширшов сказал – никак нет! Опыты, замеры, планктон… Они важнее грязной посуды… Проводник, салфетки для рук не найдется?
Бумажная снежность салфетки вобрала в себя шоколадные пятна тортовых палаток и липкие капли пролитого чая. Над белой, ножом рассеченной тортовою льдиной – скребли голоса, отзывались протяжные двери, стучали шаги за спиною Эрнста, глуша бормотанье колес. Эрнст скомкал бумагу, с холодным, торосовым хрустом швырнул на тарелку.
– А там как у Джека Лондона было – белое безмолвие… Тишина. Такая, что ужас накатывает. И ты – один на один с тишиною, как ватой обложенный… – он зябко передернул плечами. – Закуришь – и как будто пройдет… до следующего раза. Нигде, никогда я не слышал больше такой тишины…
***
…как на белой, холодной равнине, где небо – морозно и ярко, как медь, камень брось – отзовется пронзительным звоном, и блескучие, заиндевелые – звезды канут с небес, на лету обращаясь в промерзшие капли.
Голоса остывают – дымком изо рта, с горьким сигаретным привкусом. Снегом падают в недвижимые льдины, отколовшиеся куски тишины. И когда тишина заполняет собой все вокруг, вязкая, как лесная смола, и тягуче, убийственно-липкая, заставляя услышать, как сердце стучит под слоями меховой одежды…
…нужно встать и идти. Скрипом, шумом шагов выбираясь из ее ледяной паутины, по тонкой, прерывистой ниточке. Тишина недовольно урчит, упуская добычу. Огнями сигналит палатка. Блеет примус. Ты дома. Спасен.
…А потом – она возвращается снова, обманчиво-робкая, наплывает, сквозь плеск радиоволн, как глубинная рыба, разинув зубастую пасть. И глотает – сигналы Австралии и Канады, Англии и Норвегии, выкликая UPOL-позывной, треском радиопомех перекусывая фразы приветствий.
«Всем, всем, всем! Отвечайте!» – зовет тишина. В Арктике – время ночи, пронзительно-лунных теней и хрустящего снега. Закрывая собой отраженье луны, в небе – тени гагар, на ледовых полях – молчаливые тени медведей. Гром винтовки. Медвежии тени уходят под лед, прячут белые шкуры в холодных торосах. Тишина застывает в прыжке, и медвежьи, клыкастые губы ее мерно дышат над ухом.
Бесконечность полярной зимы. Нарастающий холод. Стаи птиц. Лунный всплеск над палаточным пологом, черные всполохи крыльев…
***
– Да, все видно было, как на ладони – на десятки километров вокруг, – Эрнст подчерпнул ложкой тортовый сахарный бок, с кремовым медведем на кремовой льдине, оскалившим пасть шоколаду палаток, – но охота меж тем была – никакущая! Пес только зверушек пугал, тишину эту облаивал чертову. Мы, как лай услышим – сразу наружу, с винтовками. Все ж какое-то разнообразие в рабочей рутине… – он отхлебнул из стакана. – Иначе б совсем тишина эта за горло взяла. А так – ничего, выдержали…
Ножом разделенная на обломки-куски, тортовая льдина отправилась в дрейф по тарелке. Размятая ложкой, исчезла палатка, оставив кремовым торосам ошметки коричневых пятен. Взревев на прощание, сгинул медведь, утонув в белоснежном безе. Тарелка пустела, холодной, фарфоровой белизной полыньи оголяясь по краю. Эрнст промокнул на губах снежно-сахарный иней.
– Все дело – в крепости льда под ногами. И в скорости дрейфа. Когда льдину тащит и плющит, ломая на мелкие части – время паковать чемоданы, вернее, чукотские нарты… – Эрнст обернулся к окну, затянутому мартовским мутным туманом. Чернеющий снег полустанка хранил в себе груды окурков и не пережившие прошлую осень сухие, коричнево-ржавые листья. В асфальтовых лужах хорохорились воробьи. Тепло стремительно приближалось, наступая на пятки уходящему поезду. – На материке все обычно и просто – сел в машину и едешь. Или своими ногами идешь. А по арктическому льду далеко упутешествовать не удастся – весь путь до ближайшего края льдины. И дальше – вода. Коварен арктический лед…
***
…под пургою и бешеным ветром, крошащийся с хрустом, точно сухие галеты из спецпайка – того, что еще не залило водой, не смыло под черную талую воду. И обжигающе-острым, холодным ножом – волна ударяется в бок, режет жалко кряхтящую льдину на рваные хлопья, растворяя в соленом желудочном соке. Лед скрипит. Океан разражается сытой отрыжкой, гулко выплюнув льдину одну на другую…
И на первой – бидон с керосином, вмороженный в мокрую снежную корку, и вторая – дразнится забытой лебедкой, и ветер сдувает палатку, всеми крючьями вжатую в лед. Удержаться. Срастись – с этим небом, водой и ледовою, зыбкой землею, с тишиной, прерываемой гулом и треском, с писком радиоточки: «В результате шестидневного шторма в восемь часов утра первого февраля в районе станции поле разорвало трещинами от полукилометра до пяти… До горизонта лед девять баллов, в пределах видимости посадка самолета невозможна. Живем в шелковой палатке на льдине пятьдесят на тридцать метров…» И дождаться – железных катков ледоколов, наступающих сквозь разъяренную воду. Самолетов, взрезающих белое небо, прокаленное льдистой луною. Мандаринов, горячей воды, сигарет и сухого белья. Кинокамер, знамен и салюта. Банкетов, приветственных речей. Цветов… и глубокого, долгого сна.
***
– И торта, – откинувшись на полке, Эрнст обвел глазами опустевшую плоскость тарелки, в снежном шлейфе завалявшихся крошек. – Огромный был, зараза такая, еле в двери внесли! И еле осилили – вчетвером, как и всю эту эпопею с Северным полюсом… Про которую я непременно когда-нибудь напишу очень толстую книгу. И про вкусный врученный прямо в поезде торт – обязательно вспомню!
Поезд тронулся, резво перебирая колесами. Увозя на восток, на Москву, к орденам и наградам – Кренкеля и Папанина, Федорова и Ширшова, и пустую, поскучневшую враз коробку торта с голубой, льдистой надписью по краям: «Вспомнить Север».
Похожие статьи:
Рассказы → 11 астронавтов. Глава 3. Финал.
Видео → ТИХИЙ ЧЕЛОВЕК
Видео → Семьсот тридцать километров по Чукотскому краю.
Рассказы → Цетус
Видео → Путешествие в Тмутаракань и Как устроена Россия с позиции Теории дыр.
Папанинцам ура, они в таких условиях боевого духа не теряли! 
