За окном декабрьская слякоть, а я залип на колонке объявлений.
«Продам «Жука» 1995 гв, красный, новый, люксовый. Без пробега. Брал для женщины».
Год мужик ждал, но так и не дождался.
«Массаж банками, мёдом, камнями, расслабляющий. Ласковые женские руки. Выезд. Цена договорная».
Этой бы красный «жук» не помешал – камни развезти. Я бы на месте редакции просто сводил таких людей. Этому сейчас будут названивать такие же лохи, а этой любители «ласковых рук». Надо бы приглядеть за женщиной, но в такую погоду даже гуляка Барсик ни разу не поскрёб дверь. Везунчик – у него всё позади. А у меня ещё последняя, девятая жизнь. Ею хотелось распорядиться по-особому, чтобы меня в кошачьем теле от чрезмерной любви не потащили на кастрацию.
Поначалу я недоумевал: «почему именно кошки?» Есть же друг человека – собака. Настоящий хранитель. Мне бы как раз подошло. Кошек я как-то не очень. Но, получив Барсика, понял, что лучшего хранителя для моей «ямы» не найти.
Хранитель - хоронитель. Странная редупликация получается. На мне девять трупов. Это которых собственноручно. А если до кучи, то очень много. Первая чеченская, лихие девяностые. Работа могильщиком на кладбище. Мне с мертвяками проще было. Хотя, частенько и живых привозили на «свежачок». У многих могил тогда двойное дно имелось. Влез я в это дерьмо по самую шею, вот и словил девять граммов в голову. До сих пор затылок чешется.
Часть моих чеченских «подвигов» списали, а вот остальные пришлось отрабатывать. Смешно теперь, когда слышишь про ангелов. Из меня ангел, как из говна пуля. Просто иначе из «ямы» не выберешься. Девять раз за других, и кошачья жизнь. Потом снова на «медкомиссию». А яма – только с виду на человеческое жильё похожа. Если голову поднять, то словно из колодца смотришь. А на потолке кино из твоей памяти крутят. То самое, о котором всю жизнь забыть стараешься. А по ночам ещё и со звуком. Первые восемь жизней я раздал, почти не задумываясь, лишь бы всё это побыстрее закончилось. Но бывалые на пересылке говорили, что последний спасённый обычно и становится хозяином тебе кошачьему. Тут спешка ни к чему. Сколько там коты живут? Лет двадцать придётся либо барствовать, либо от тапков уворачиваться, а то и по помойкам питаться, если сейчас всё хорошенько не прикинуть. Конечно, это должна быть женщина, желательно одинокая и бездетная. А то знаю я нынешних детей. Массажистка из объявления вроде бы подходит. Не думаю, что мамаша с ребёнком вот так запросто в группу риска полезет – на выезде работать. А замужняя про «ласковые» руки вряд ли напишет. Я потянулся к телефону.
Встретил я её у подъезда. Не узнать было трудно. Дешёвое пальтишко, увесистая сумка через плечо, сверяет номер дома с листочком в руке. «Ничего так бабёнка» - оценил я увиденное. Безбашенная только, раз одна работает. Видимо, только начала, раз до сих пор не нарвалась с таким заманчивым текстом. Вызвать её к себе я не мог - не видят меня люди. Хотя, те же, у кого не первая ходка, говорили, что если резко обернуться, то можно силуэт хранителя увидеть, если таковой у тебя имеется – что-то там не успевает срабатывать в системе скрытности. И младенцы видят, пока говорить не научатся. И ёще кошки. Это я уже и сам знаю. Замахнулся как-то на Барсика, тот сразу под кровать стрельнул. К тому же, моя «квартирка» за дверью трансформаторной будки находится. Только полный кретин туда стучаться будет в надежде, что откроют. Приглядел я безобидного пенсионера поблизости, к нему и вызвал. Не хватало ещё самому её подставить. Поднялись на пятый этаж. Звоним.
- Как не заказывали? – голос приятный. – Вот же, у меня записано: «16-00. Покрышкина 35, кв 28. Массаж мёдом».
Я зажмурился, представляя её вместо мужеподобной медсестры в центре реабилитации. Та тоже делала нам массаж мёдом, после которого спину жгло так, словно черти в аду керосинчиком разжились.
- Может, тогда просто массаж? За полцены, а? Я в такую даль ехала.
Но мой старикан был хоть и вежлив, но непреклонен. Возвращаемся на остановку, долго стоим, пропустив все указанные на табличке маршруты. Зависла моя тётка. Если бы я мог краснеть - покраснел бы. Ну а как ещё её вычислить? Это вам не кино, где ангелы всевидящие и летучие. А здесь всё своим умом и на своих двоих. Почему-то пошли дворами на другую улицу. Сели в трамвай. Украдкой улыбались, пока задняя площадка костерила мужика, умудрившегося в час пик затащить в вагон ёлку. Тоже зашли на ёлочный базар и кое-как уломали продавца на восемь тысяч за три веточки. С каких это пор хачи стали елки выращивать? Попался бы ты мне живому – подбрасывал бы эти самые веточки на свою горящую «шоху», чтобы согреться. Не знаю, зачтутся ли мне такие неправедные мысли, но пуля мне стоп-кран в башку не вставила. Не могу я после всего спокойно смотреть на их наглые рожи.
Я угадал. Ни мужа, ни ребёнка. Квартира была вылизана так, что даже наличие кота обнаружилось лишь по его шипению.
- Федька, ты чего? Это же просто ёлка, – попыталась успокоить животное моя врачиха. «Врачиха», потому что под пальто был белый халат. Но Федька шипел не на ветки, а конкретно в мою сторону. Странно, обычно у кошек на меня реакция скорее заинтересованная, чем агрессивная. «Конкуренция, ёпта!» - хлопнул я себя по лбу. Я же сюда на смотрины будущей хозяйки пожаловал, а она уже занята. Чует котяра намерения, и вкупе с моим бандитским прошлым картина для него рисуется совсем не радужная. "Нет, дядя Фёдор, в стиралку я тебя, конечно, не стану запихивать, но потесниться придётся. То, что ты в таком возрасте ещё при своих двоих ходишь, перевешивает все минусы кошачьего общежития. И не с такими уживались".
Теперь дело за малым – прилипнуть и ждать, пока моя «медовая» не влипнет. Порылся в документах – всё-таки играет со мной кто-то в «кошки-мышки». Богатырёва Тамара Андреевна. Так звали мою первую любовь. Только эта была на семь лет старше. Устроился я в стерильной кладовке, чтобы случайно не попасться под ноги. Кот полночи бесновался под дверью, вынудив хозяйку заглянуть ко мне с фонариком. Была шальная мысль поскрести ногтём коробку с обувью, но перспектива сидеть тут, с головы до ног обсыпанным крысиным ядом и хлоркой, отбивала всякое желание скрасить моё затворничество. Ядом, конечно, меня теперь не возьмёшь, но запахи я чувствую. И менять дух апельсиновых корок на зоокумарин, особенно перед Новым Годом, не очень-то хотелось. На второй день котяра со мной смирился и лишь брезгливо подёргивал шкурой при встрече. А вечером третьего дня мы поехали уже на реальный вызов.
Дверь открыл Антоха «Лютый».
- Да вы издеваетесь? – задрал я голову. С Антохой мы прошли все круги грозненского ада. Новогодний штурм вместо подарка для Бори обернулся кучей «подарков» для нас и родителей тех сопляков, которых отправили на убой.
Кличку Лютый он получил не просто так. Я, по сравнению с ним, просто шаловливое дитё. Антоха был навеселе. Представив, что будет дальше, я почувствовал, как заколотилось моё несуществующее сердце.
Квартира была обставлена со всем бандитским пафосом. Эрмитажность обстановки портила лишь медвежья шкура на полу. На столике с импортными деликатесами красовались початая бутыль «Смирнова» и чёрный кирпич «Моторолы».
- Ты это, халат сразу снимай, - с ухмылкой бросил Лютый, плюхась на диван. – Меня эти игры не вставляют, а на врачей ещё с госпиталя аллергия.
- Нельзя без халата, – с улыбкой парировала Тамара. - И руки нужно помыть.
«Вот дура! - сплюнул я. - Неужели не по шарам, что бежать отсюда надо, пока не началось».
- Подмыться – это правильно, - одобрил Антон. – Так вместе и пойдём, - вскочил он. – Чего время тянуть-то.
Он сграбастал мою докторицу в охапку и потащил к ванной.
- Что вы себе позволяете! – краснея, возмутилась «медовая». – Уберите руки, я медик!
- О, в недотрогу играем, – развеселился Лютый. – Такое я люблю.
Левой рукой он схватил женщину за грудь, а правой за промежность. Она закричала и попыталась вырваться. Антон зажал ей рот и повалил на пол. «Вот же работка! - метался я рядом. – Ну трахнет он её сейчас, дальше что? Заявление напишет, или возьмёт бабки и утрётся? А я так и буду за ней невидимым сутенёром таскаться, пока она на конченого отморозка не нарвётся?»
Блеснул скальпель. «Медовая» долго решалась, остановив замах. Но треск рвущегося белья отправил занесённую руку по направлению к печени насильника. «Подготовилась, значит» - выругался я и кинулся под удар.
Перед глазами огромный бампер БМВ. Пахнущая машинным маслом коробка. Рядом копошилось восемь котят. Потрёпанная мамаша, дохнув мышиным перегаром, заботливо вылизала мне мордочку и принялась за следующего. «Мда, не британец» - вздохнул я, глядя на буйство расцветок братьев и сестричек. Дверь гаража открылась, и я зажмурился от яркой белизны снега. Весь выводок дружно запищал от ворвавшегося холода и полез поближе к кошке.
- Твою ж мать! – пробубнил Антоха. – Этого мне только не хватало.
Умудрённая бродячей жизнью мамашка тут же рванула на выход, оставив нас наедине с судьбой.
Коробку накрыло чем-то плоским. Стало темно. Снаружи послышались звуки льющейся воды. Я попытался вспомнить молитву, которую учил под чеченскими минами вместе с тем же Антоном, но на ум шло только «иже еси на небеси».
Крышка открылась. Меня схватила огромная рука и тут же погрузила в ледяную воду. Бульк. Чувство полной защищённости связано у меня с говновозкой. Она приезжала воскресным утром, когда я ещё нежился в постели, разбуженный родительской суетой и запахом жареной картошки. Воющий звук насоса, яркий солнечный свет на стене, и ты под одеялом – разомлевший, безмятежно счастливый и свободный от всякого дерьма.
Тиски вокруг тела сжались, выдавливая из легких последний воздух. В голове что-то щёлкнуло, и я снова оказался в коробке. «Неужели пронесло?» Рядом сидел Антоха с засунутой в ведро рукой. Я быстро пересчитал наш выводок – семь. «Что-то здесь не так». Из ведра на пол плюхнулась маленькая тушка, и рука опять потянулась ко мне. «Херасе, у вас там крещение!» - завопил я, но раздалось лишь жалкое мяукание. Бульк. «На меня огонь! На меня! Я лучше от своих снарядов подохну, чем буду тут с отрезанной башкой валяться!»
Коробка. Шесть. Рука. Ведро. «Ты уже взрослый» - вручает мне отец новенькое ружьё. На следующий день мы с братом завалили на охоте лося. Вот когда я сделал первый шаг к своей «яме». Впервые по-настоящему стало страшно, когда раненый лось кинулся ко мне, но этот страх хотелось переживать ещё и ещё. И теперь у меня была своя страшная тайна. Как бы ни распирало, но в школе браконьерством не похвастаешь.
Пять. Бульк. «Последняя граната - для себя. Если не мы, то никто! Вперёд! ВДВ – сила!»
Считать я перестал. Бульк – детство. Бульк – война. Где-то глубоко теплилась надежда, что Лютый остановится на «мне» последнем, хотя я с самого начала знал, что он не остановится.
- Прости меня, Господи! – повторяли мы с Антохой перед каждым погружением.
а зачем его спасать было? 
