Дроиды. Гелиотроп. Роман. Часть 2. Глава 26

02.26
Дружеский визит. Просительский. Не с пустыми же руками к старому другу идти.
В красном она была, в юбке длинной с тонким воланом понизу, в шали, и с белёсой хризантемой-блюдцем. Буро, ко всякому привычного, продрало холодом по спине, едва глянул на это блюдце, с колеблющимся вертикальным зрачком... Порадовался, что лысый, волосы дыбом не встали. Скоро опять порадуется, когда Котиничка воды нальёт в блюдце и кое-кого... Кое-что кушать позовёт.
Паж, глубоководный ныряльщик, и тот потерял дар речи от принесённого морской галло к общему столу.
Оба знали, что это такое и для чего оно может использоваться, но вообразить не могли способа вынести – это – на сушу. Да она не несла ведь, позвала. Прилетело само.


Неприятное, по-счастью, ошибочное подозрение у Буро возникло сразу при взгляде на блюдце, обрамлённое лепестками: «Галло узнали, что охотника Дзонгу, что Густава нашёл я...» Нет. Это в принципе не имело значения. Крайне прагматичные, пребывающие в холодной вражде меж собой, обитатели закрытого клуба не сожалели о погибших. Буро защищал своё место обитания, они точно так защищали покой Гала-Галло. Пожали бы плечами, признав его правоту.
Хризантема-актинья в руке у галло – приманка, гудок зовущий тень слишком большую, чтобы тащить её. Тень достаточно чуткую, чтоб унюхала издалека, прилетела, когда позовут, когда добавят росой на «лепестки» щупалец несколько капель воды связных Впечатлений. Туман густой, позволит прилететь...
Позволит принести угощение, что зависло между бархатных крыльев. «Финальный-синий» назвал бы дроид их цвет в полёте. Определённо синий и несомненно чёрный. Задержи взгляд, пытаясь определиться, разглядеть какой же именно, и всё, пропал. Назад тому два дня один несчастный, начинающий пловец на отмели так и сделал...


Из поднесённой ей стопки Котиничка плеснула в хризантему. Дымок поплыл рядами Южного и достиг побережья. Гигантская бабочка взмыла над волнами и устремилась на зов. Она летела с нарушенным свистом, немелодичным, непустым. Межу крыльев её находился подарок старому знакомому.
Котиничка знала, разумеется, что Биг-Буро ача, и подарок принесла ему, как ача, настолько редкий, что не найти и в Великом Море. Милая Коти. Сама приготовила и не пожадничала. Морской Собакой этому бедолаге уже не стать.


Буро содрогнулся.
Меж тем, человека между створками крыльев давно не было. Полудроиды живучи, но всему есть предел. Слоями чередуясь, там пребывало всё до капли оставшееся от человека: слой горячий – слой ледяной. В форме человека. Торт. Экстра-дженераль. Лакомство. Вкуснотища. Недопереваренный тенью нектар.
Без иронии, это вещь, которая позволяет наслаждаться каждым глотком. Каждым как первым. Так дегустаторы перемежают вкусы. Плюс адская острота собранного предсмертным отчаяньем. Жаждой вырваться, близостью и недостижимостью спасения. Метод противоположный методу Буро. Изготовляя ловчие тени, он, как движущую силу использовал расслабляющую страсть, отнимающую волю, Котиничка – страсть усиливающую её, волю к жизни для последнего рывка, которого, увы, не будет.
Буро выдохнул и подставил бокал ача, руку протянув прямо в смертоносные, продолжающие складываться и расправляться крылья, подождал, пока паром наполнится рог и пригубил. С удовольствием пригубил. Паж последовал его примеру совершенно невозмутимо.


Но из тени не пьют. Фу, дурной тон.
– Мы же не в Великом Море?
Котиничка попросила блюдо, дунула. Нарушенные слои утратили очертания тела и полились в него, начиная с пальцев ног... Не кончаясь. Долго не кончится, ведь это пар.
Из тени-кардинала утекая, человек-торт ложился в блюдо, как был слоями. Вокруг него дрожал воздух, рябил, воспроизводя глубинное течение. Лицо умершего расплывалось и прояснялось. «Шамаш...» – подумалось Пажу при взгляде на внезапно прояснившиеся черты.
Цвет бабочки кардинала менялся к грязно-оранжевому.


Паж облизал губы, то пересыхали, то леденели.
Как обычно бывает, при шоке от запредельных дроидскому чуждых нравов чужой, мысль метнулась в поисках близкого, откуда нормальность мира имеет отсчёт. Для Пажа – в Шаманию. Вспомнил и подумал...
«Чёрт! Такой риск и такой шанс для него... В море, док, лучше в море... Нет, не лучше. Но если уж само море на Южный Рынок к тебе пришло, имеет смысл воспользоваться».
– Госпожа Великого Моря, – с поклоном обратился он, – разреши мне быть по-морскому откровенным. Ради этого бесподобного дженераль, позволь мне сходить за другом, ему было бы за лекарство. Ни ему, ни мне, если откажешь, не представится впредь подобной возможности.
– Сходить далеко ли? За ширму? – беззлобно, моментально съязвила галло, уж такая природа у них. – Мы с Надиром не успеем посплетничать! А впрочем, секретов и нет, зови.
Буро засмеялся, наивно с их стороны.
Но Паж имел в виду не Халиля, а Чуму. Не питьё, а контейнер.
Вот и получилось, что столь непохожих людей объединили надежды, замешанные на случайностях.


Галло заворожила Чуму. Раньше, чем успел осознать, кто перед ним. Паж по своему обыкновению, позвал, не распространяясь, куда и зачем, а он и не спрашивал, если док зовёт.
Увядающая, осклизшая тень-хризантема высыхала на полу...
Жуткая бабочка, поводила крыльями, складывая попеременно разными сторонами...
На блюде, предназначенном к вымачиванию гор соломок или катанию с горки на нём, лежал состоящий из слоёв тумана неживой человек.
– Галло, – шепнул Паж, представляя их, – Великого Моря.
И кашлянул, смутившись: с чего вдруг шептаться? Голос как-то сам.
Сумасшедшей красоты видение в багровых всполохах сидело на фоне... Скромная и хрупкая, как девочка, спокойная и прямая, как смерть.


Халиль, гораздо более странный тут, чем ядовитые тени, не разделял восхищение Чумы. Ютился поодаль, очочки на ворот повесив, не смея чашку пригубить. Хотя налили ему совершенно другое. Изредка вскидывал чернейшие, звёздной ночью полные, глаза на Женщину в Красном...
А Чума, за порог ступив, от её истинной красоты, от скорбного, суховатого, потустороннего лица не отрывался...
Мадлен бы понравилось, этаких привечают в Гала-Галло! Как ни умны, как ни проницательны старейшины закрытого клуба, не без слабостей и они! Честолюбие подталкивало лучшим охотникам, независимым отказать, а принять льстеца, почитателя. Так вырождаются закрытые сообщества.



Вели светскую беседу...
Тема соответствующая моменту. Кто, как ни галло может о ней подробно, живописно рассказать.
– Островки цветущие... – так начала рассказ, мечтательно, негромко. – Если б не толща воды вместо неба, летних пустошей пейзаж.


Окраины ледяного ада Морских Собак, как правило, океанские цветники. Насквозь не просматриваются. Без течений, без теней. Штиль душный, глубоководный, как перед грозой.
Чистая Вода забвения неукротимо триллионы лет спорит с водой кратчайших Свободных Впечатлений, производя стужу, которой нет подходящих слов. Цифр, эпитетов... Кардиналы немногие из теней, способных обитать подле неё.
В этих адских местах обсидиановая порода земных недр выходит непосредственно в океан, и Чистая Вода забвенья бьёт ключом не разбавленная, порождая лёд и ад, пытаясь разбить кратчайшие Свободные Впечатления, производя лютый холод.


По ошибке заплыв в такое место, вплыть из него столь же сложно, сколь из кардинала. Требуется неимоверное усилие воли, потому что здесь любое движение тела и мысли удваивает боль.
Те существа, которые всё же выплыли из ледяного ада, уже не избавятся от привычки плыть по прямой, от тенденции брать на старте максимальную скорость. Они слишком долго и страстно взращивали такой рывок. Не вернётся и чуткость к течениям, к глубинам. Собакам всё равно.
Как тип демонов, они исходно порождены не своей волей или паникой, а особенностями поймавших собаку мест: адов и крыльев кардинала. Исходно – не злонамеренностью собратьев. Уже после, наблюдая, соотнося, полудемоны обнаружили, что за Морской Собакой удобно плыть. Сообразили, что их можно самим делать, загоняя в ловушки. Из кардинала хуже получается, слабей сила рывка, глубже последствия травматичной длительной компрессии. Зато если поместить кардинала в адскую область, выгода двойная: створки несколько защищают от холодной воды, а вода препятствует чрезмерному сжатию. Ад растягивается на годы, собака, вышедшая их него, будет крепкой, будет долго служить. И рывок у такой собаки сверхъестественной силы! Почему? Она годы наблюдала вдали горизонт спасения: луковые соцветия над островками стелющейся иссиня-изумрудной зелени... Пучки луковых стрелок... Каждый день равен году.
Собака наблюдала не тени, не галлюцинации, не скрытую механику, разбросанная с умыслом на дне, а настоящие растения: цветы-метаморфозы.
Блистательные плоды дроидской селекции выжили на океанском дне в узких пределах: возле ледяных адов. Близ тёплых источников, на отмелях, на обычном дне не прижились.


Тёплые источники адам Морских Собак, как явление и как уголок природы, противопоставлены. Затишья вокруг нет, но нет и крупных течений. Водоворотики слабые, щекотные.
Да это никакие и не источники. Это пути, которыми Свободные Впечатления, воссоздавшись до связных, всплывают на поверхность, чтоб оттуда испариться, стать облачными хранилищами.
Местонахождение тёплых «атласных лент» непостоянно. Лента может виться с огромной глубины пять минут и прерваться внезапно. А может на отмели испаряться сто лет подряд. Чудовища Моря ленты обожают, несмотря даже на то, что прямое тепло им вредит. Обожали б и люди, но – занято...
Ныряльщики, такие как Мурена и Паж, делят с чудовищами атласные заводи. Не редко, что и мирно делят, а, казалось бы – какой шанс для охоты! – в тепле побыть и тёпленького попить.
Изумруд, когда Селена хотела в атлас завернуться, отыскивал ближайшую ленту и разгонял всех на километры вокруг. «Чёрный Господин», «Злой Владыка»... Его прозвища имелись, кажется, даже на языке теней, не имеющих не только языка, но и головы! Наученная дрожь, по которой ориентировались и другие тени: туда не заплывать, там «Чёрный Владыка», погибельное зло.


Хорошие, всем желанные атласные ленты... Однако, такого явления, как цветы-метаморфозы вокруг не плавало, не цвело. Они вообще не плавают, им требуется опора. Земля Собственного Мира... Сырая континентальная земля... А таковая имелась в лишь в Архи-Саду, где Пта начинал адаптировать первую вынесенную метаморфозу. Подходит и дно Великого Моря.
Цветку-метаморфозе желательны резко контрастные «метеоусловия». Дроиды выводили их не в лучшие времена: погода катастроф, широчайшее распространение общественных и личных климатических дроидов. Не время для клумб.
Метаморфозы оказались приспособлены к пограничным условиям лучше, чем к усреднённым. В противном случае фазы их удлинялись неравномерно, сменялись прыжками, растение гибло, не замкнув положенный цикл развития. Вокруг собачьих адов условия идеальные, а во второй фазе, производящей опоры, разбрасывающей усы, цветок может самостоятельно перебираться, куда ему надо.
Ночь темнее всего перед рассветом... Касательно ада Морских Собак, обратное верно: ярче всего светится вывеска над вратами в ад.


Цветник глубоководный...
Фиолетовый, цветущий шарами лук, на фоне обсидиановой черноты лучится янтарным светом... В песке, в плетистой травяной подстилке россыпи симбионтов - мелочёвка белых звёздочек... На рябиново-зелёных плетях теряются граммофоны следующей фазы, дудочки, маленькие раструбы... При отсутствии деревьев плети стелются, напрасно завивая усы... Найдя светлый остов каменного дерева, увивают, даруя ему видимость буйной лиственной жизни... Тишина... Душный штиль...
С опасностью этого предгрозового пейзажа в Великом Море не сравнится ничто.
Достаточно демону плавником повести и вылететь чуть дальше, чем рассчитывал, как его окутает глубочайшая фиолетовая тьма. В обратную сторону ад плохо просматривается. Его пронзает лишь янтарный свет луковых соцветий. Настолько холодно, что свет обжигает, клеймит узором стремительно распускающейся листвы, когда цветок-метаморфоза проходит быстрые стадии.


– А ниже? – спрашивал Чума галло.
– Нельзя нырнуть с подбрюшья Великого Моря ещё глубже его, в снегопад, – отвечала она.
– Почему?
Этого галло не знает, в кругу морских существ не принято болтать о том, чего не знаешь.


В самом деле, почему? Чтобы не нарушить инкубатора? Да нет, чего там нарушать, миллиарды снежинок притянуться всё равно, а пока процесс не закончен, тот, с кем он происходит, нематериален. Ему не повредишь.
Затем не нырнуть, что падающие снежинки «комплектных» Впечатлений, то есть, больших, чем свободные, но меньших, чем связные, в такой кристаллической форме и в такой атмосфере через некоторое время, поспорив с дроидами регенерации, начнут заполнять в человеке базовую схему, неизрасходованную часть. Заполнять, но не преобразовываться, вытеснять имеющееся, уничтожать настоящую память, вкладывая новое содержимое.
Для дроида приблизительно такое называется обнулением и насильственным установлением вектора. Человек вынырнул бы с фрагментарной, целиком искусственной памятью. То, что для Восходящего становилось тенденциями характера, для живого человека образует фальшивые воспоминания.
Почему «бы»? Потому что он не вынырнет. Близость Юлы притягивает, усыпляет, растворяет в себе, превращает в Пух Рассеяния. «Что хорошего в прошлой жизни? Чего ценного осталось наверху?»
А если и было и осталось, Царь-на-Троне может разыскать в Заснеженной Степи и вынести оттуда, никто, кроме него.


Есть и такой момент... Снежинки преобразуются, как следует, по базовой схеме в дефектах тела. Положим, Чудовище Моря нырнуло в снегопад. Вместо рук у него тени-плавники. Когда вынырнет, будут и руки и плавники.
Напрашивается вопрос: а если нырнёт человек без обеих рук? Травма была. Да, тогда вынырнет с руками, нормального размера. Снежинки сработают как регенерация. Если поспешит, точно выберет момент, не задержится лишку, его память останется при нём.
А что если повреждено более половины тела? Ведь известно, что дроиды регенерации останавливаются, не видя схемы, хранящейся в виде двух половин. Снежинкам всё равно.
Получается, на свете существует место, где погибшие от насильственной смерти могли бы обрести спасение, но дроиды закрыли его? Получается так.
В песне одной поётся, что дроидов позволения не спрашивая, на волне Юлы, оседлав её, достиг заснеженной степи Юноша Кит.
Не все дроиды согласны с тронами, закрывшими путь в Снегопад. Но кто в силах противостоять тронам? Да и кто может находиться в Великом Море, не говоря, своевольничать там? Разве что, Троп.


Паж и его осведомлённость в морском неизвестны Котиничке, и сам он неизвестен. Галло намеревалась развлечься, без вмешательства просмотрев его рисковую целительскую попытку, но тронутая восхищённым взглядом незнакомца, надумала при надобности помочь. Одобрительно отметила про себя, что Паж не имел в виду под лекарством лакомство ача. При двух посторонних людях, они к туманному блюду вовсе не прикасались, будто он украшение или поверженный чей-то враг. Чума зван ради бабочки-кардинала...
Паж начал спутанные комментарии, в которых чёрт морской ногу сломит, ища, где на вопрос проливается свет, Чума перебил:
– Док, я согласен, я вижу, док, мне нечего терять, док... Не получится, заранее говорю: признателен за попытку, док, и заранее – прощай.
– Чума, ты хоть выслушай меня, а?
– Я слушаю.
– Помнишь, как ногти красили? Так вот, это была полная фигня. Из кардинальских створок, ты выйдешь, ты точно выйдешь, это я обещаю. Крепче лака будешь. Не на то время, что лак держится. Понимаешь?
– Понимаю...
Галло улыбнулась:
– Мема всё зазывала меня в Шаманию, а я всё отнекивалась. Зря... Вкусные каштаны, бесстрашные парни...
– Зря... – прошептал Чума и утонул в её потустороннем, скорбном, циничном взгляде.
Умывшись пустыми руками, Паж сделал попытку всё же завладеть его вниманием:
– Что ты понял?
– Всё. Там больно, там опасно, я могу не выжить.
– Нет! Там жутко больно, там жутко опасно, я точно вытащу тебя, но ты точно не выживешь! Чума, я вытащу тебя на какую-то часть мёртвым. На твёрдую часть! Не прежним! Отчасти таким, как он, – Паж кивнул вниз, на блюдо, на туманное тело. – Мёртвым и для деградации, и для регенерации. Как ты и хотел...
Последнее пробормотал скороговоркой, всё равно его не слушали.
– Я согласен, док, я всё понял, док, я ничего не теряю, док, – Чума улыбнулся прояснившимся взглядом, улыбкой, предназначавшейся не ему. – А могу я после этого уйти в океан?
– Собакой, – улыбнувшись, мягко пропела Котиничка.
– Это означает «нет» – сказал Паж. – Как "нет" переводится «собака» с морского эсперанто.
– Не сердись, друг Надира, – сказала галло, – это была шутка. Я укрощу кардинала немного сейчас. Для друга друга Надира. Разведу створки. Бабочка не затронет головы.
– Благодарю, госпожа Великого Моря.


Котиничка попросила ещё чашку простого связного Впечатления у Буро и пошептала над ней. Побрызгала на кардинала.
Паж пересел так, чтоб Халиль оказался за его спиной, а Чума прямо между ним и тенью. Биг-Буро тоже заслонил Халиля по знаку Пажа, прихлёбывая из рога ача, тщательно контролируя лицо от посторонних выражений... Не удержался. То, что предстоит им долго, а экстра-дженераль – простёрт на блюде, плещется, испаряется...
Жуткая бабочка цвета грязно-оранжевой тучи распахнула крылья широко в линию, в одну плоскость. Тела меж ними не было, разумеется, ущелье, проход. Для одного человека.
Было видно, как тяжело тени это положение держать, как дёргается, как хочет свести, захлопнуть. Рисунок проступил. Два верхних пятна подобны рисункам в тире: малиновые круги, серые, узкие сектора чередуются, светлей, темней.
Малиновые кольца не статичны, он текут в центр мишени. Кто угодно понял бы, что так, таким нервным сужением, сжимается голодная пасть. Собственное ускорение обгоняло их, вырисовывались зубцы. Слышно, как наименьшие круги раз за разом пропадают в центральной точке тира со скрежетом, со скрипом зубов. Для стоящего человека как раз на уровне головы.
Галло ещё пошептала, ещё побрызгала... И эти узоры пропали! Разбежались, поменяв направление, наружу и пропали совсем!
Нижние остались...


Нижние узоры на крыльях кардинала подозрительно напоминали фигуры людей. Серые. Расплывшиеся, контурные, сглаженные... Неопределённо экспрессивные. Словно бегут в разрыв между крыльями.
Да, у них не было голов. Головы приходились бы на уровень верхних, пропавших пятен. Вместо них, до границы крыла мелькают, мигрируют треугольники. Оранжево-серое, серое, малиновое, отвратительно... Грязно-оранжевый кардинал тосковал по своему настоящему магическому цвету: финальному синему, отнятому колдовством галло. Рвался из-под её власти, трясясь с каждой минутой сильнее. Сейчас потемнеет и кинется, на всех разом. Позовёт, вберёт, заблудившейся в чёрном, финальной синевой горячего цвета...
«Я не зашёл бы, – сразу подумал Паж. – Уж лучше по колено в воде светлячком тузика манить».
Не зашёл бы? Когда прямо сейчас пообещал и намеревался? Это не в счёт. Шаманийское братство. Что требуется для брата по лунному кругу, Паж не учитывал в категориях: боюсь – не боюсь, хочу – не хочу.
Котиничка дула на воду и брызгала. Она явно играла. Ей было интересно, сколько удержит разъярённую тень на суше, в тумане.
Кардинал чуял присутствие двух неморских людей, тёплых.


– Кто стал собакой, – напевая, рассказывала она, их серые руки лижет... Кто умер, пополам разорвётся... Малиновым склоном, правая часть правым, левая часть левым, им под ноги стечёт... И сойдётся обратно: левое с правым, правое с левым... Кому выжить - насквозь кардинала пройдёт...
Её смех был мелодичен у дроида и хрипловат как у Мадлен.
«Пройдёт насквозь», действительно смешно.
– Ммм, вы не думайте, – внезапно решила объясниться галло Великого Моря, – это ослабляет кардинала, что распаляет его. Выглядит бррр... Как ему и выглядеть, если ему плохо. В принципе, можно начинать.
Паж сказал:
– Чума, ещё одно. Ты, наверное, я уверен, ты по каштану судишь, но то ж – не то... Смотри, вникни: не то. Не отбивает мозгов. Сохраняет. Видишь, чувствуешь. Понял?
Без того косноязычный, напротив кардинала Паж побил все свои рекорды.
Галло без труда поняла, что он имеет в виду, и подтвердила:
– Суть кардиналов собачьих именно в этом. Чума, шаманиец, твой док хочет сказать, что кардинал не каштан, на Впечатление, не пропустит тебя сквозь ад в мир грёз. В его створках не теряют сознания. Док просит тебя это учесть, и, видимо, повторить согласие. Или передумать... Я могу уничтожить кардинала, – она усмехнулась, – одним плевком. Но вместе с тем, кто между створками. Пока ты там, вы с тенью – одно. Так что нужно именно выйти, вытолкнуть.
Паж покивал:
– Госпожа почтенная и могущественная, присоединяюсь к приглашениям Мемы. Приходи в Шаманию, – он зыркнул на Чуму. – Тебя слушают!..
– Спасибо, спасибо. Я подумаю.


Чума не ждал больше. Он встал и шагнул между трясущихся крыльев. И пошёл... На месте оставаясь, шагая широко.
Это скоро закончилось. Крылья начали смыкаться.
Серые руки потянулись к нему, обвили, потянули... В горизонтальном положении, как в толще океанской, Чума словно плыл и попался. Увяз, глядя на выход, от него в недостижимом шаге...
Сначала человек...
Через минуту – размытое пятно...
Через две – кокон, непрерывно уплотняющийся...
Крылья, пытаясь сомкнуться, выпускали липкое что-то от одного к другому, тонкое, тягучее, и крутящееся. Гало считала секунды... Брови её удивлённо и уважительно поднялись... «Мема зря не болтает. Шаманиец...»
Едва успела подумать, небо над Южным Рынком, туман до облачных куп, разодрал в клочья запредельный людскому крик.
 

Похожие статьи:

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 2)