Союз великодушных

 — Птица Счастья садится только на раскрытую ладонь, — говорит Анюта, когда я сжимаю кулаки и отправляюсь к своим параллельным, но невезучим Я.

Всё так. Скажу больше: если ладони через некоторое время сложить корзинкой, там ещё и птенцов можно вывести. Надо намекнуть об этом Анюте. Пусть только усвоит мой закон Точечной параллельности. Что-то у неё с ним не заладилось. Пришлось посвятить ей Первое следствие закона, втиснутое в рифму:

Я многомерен и параллелен
Пересекающим меня мирам.
Потенциал мой беспределен
И многогранен, как стакан.

Такая получилась прелюдия к предложению пожизненно запараллелиться. Пора уже. Я это ещё в третьем классе решил, когда Анюта впервые рассказала о повадках птицы Счастья. Правда, начал я тогда не с раскрытых ладоней, а с открытого настежь клюва.

С тех пор через «неплотно закрытый вентиль» (так учителя называли мой рот) вытекло столько всего, что птица Счастья долго пролетала мимо моей мокрой от слёз души. Однако, мотаясь между ухабами судьбы, я наткнулся на закон Точечной параллельности. Это самое полезное открытие человечества за прошлый год (намёк на Нобелевку не слишком тонкий?).

Я мог бы изложить закон прямо здесь, уложившись в десяток-другой авторских листов, но практика показывает, что проще всего понять Точечную параллельность через её проявления. Что ж, расскажу хотя бы историю открытия закона. Как неофит «Союза великодушных», буду краток.



***

Судьба моя определилась рано. В пятом классе я сломал ногу и, с болью в душе и конечности, проявил способности в дисциплине. Дело было в феврале, близилось культурное мероприятие «Достойные Сыны Отечества». Классная воспользовалась моей неуклюжестью и, легко отловив на переменке, поручила рассказать о достойном отечественном сыне. Полагаю, классная хотела моим докладом укорить нас, никчемных потомков, и на моём горбу въехать в свой педагогический рай. Помню, как она на каждой репетиции хрипела со сцены прокуренным голосом:

Есть, конечно, на свете герои
Из породы отборных мужчин!

Почему «из породы отборных мужчин» я выбрал конструктора космических кораблей Королёва — не помню. Вероятно, со свойственной мне проницательностью, полагал, что День Космонавтики (12 апреля) обязательно наступит, и я одним докладом козырну дважды. Из всех фактов биографии меня потрясла история о тёплой буханке хлеба, которую Сергей Павлович нашёл в сугробе, когда едва не умер в ГУЛАГе от холода и голода. Вдруг тоже захотелось отыскать в снегу что-нибудь нужное: коньки, горный велосипед или, на худой конец, деньги.

Чтобы разобраться в призовой паранормальной схеме, я начал собирать загадочные истории. Сначала грёб по принципу «вали кулём, потом разберём». Но, погрязнув в море небылиц, высосанных, в основном, из среднего пальца, задумался о золотом правиле коллекционеров — узкой специализации.

Без сожаления я вернул на свалку историй всё награбленное, оставив только случаи о сверхъестественной поддержке простым людям. К тому времени мне уже светил сыновний срок, то есть долг в каком-нибудь северном снегоуборочном полку, и потому история необыкновенного спасения солдата оказалась базисной. В нескольких словах дело было так:
«Рядового прооперировали и оставили умирать в общей палате, отгородив ширмой. Телеграфировали родителям, чтобы те забрали тело сына. Утром его едва разбудили — он спал крепким здоровым сном.
— Как зовут малыша, который играл здесь всю ночь? — спросил солдат у потрясённых медиков.
— В госпитале нет детей, — заверили его.
— Был мальчик, — настаивал солдат. — Его мяч упал на мою постель. Я решил, что ребёнок боится мертвецов, из последних сил дотянулся до мяча и перебросил через ширму. Малыш громко засмеялся и кинул мяч назад. С огромным трудом я снова вернул игрушку. Потом опять и опять, но каждый раз мне приходилось тянуться всё дальше, пока я не сел в постели. Сильно вспотев, я упал и крепко заснул»

После этой истории мой подростковый (если верить тестам военкомата) ум долго пребывал в состоянии восторженной задумчивости. Проникновение потусторонних сил в мир людей, пересечение границ между сном и явью, фантазией и реальностью — эти недетские вопросы закружились в моей голове.
— Определённо, кто-то невидимый присматривает за нами, — поделился я гипотезой с родными.
— Инопланетяне, — успокоил меня старший брат.
— Их эльфами зовут, — добавила младшая сестрёнка.
— Что старый, что малый, — вздохнул я, лишний раз убедившись в непроходимой дремучести провинциальной родни.
Пришлось взвалить задачу опознания Хранителей на себя. Это был первый шаг к закону Параллельных Точек.

Следующий толчок на пути к открытию — принудительный для всего российского населения «мониторинг жизней между жизнями». Процедура была платной, и моё врождённое жлобство долго металось в поисках выхода из очередной соковыжималки. Не скажу, как я избежал мониторинга, но интерес к собственному междужизненному бытию вызвал во мне приступ истерического любопытства.

Моя многоопытная прижимистость подсказала почти бесплатную технику гипноза, без которого пропущенный мониторинг невозможен. Для погружения в транс у меня было всё: старый матрац с рельефом моего позвоночника; сильнейший релаксант (нечаянно записанный урок природоведения); будильник со встроенной камерой.

Методика была проста, как всё гениальное:
1. минута природоведения;
2. заранее записанные гипно-установки;
3. запись моего гипно-ответа.

Резким хохотом над моими откровениями будильник минут через десять (якобы, это предел даже для искусственного интеллекта) возвращал меня в реал. Прослушав свои междужизненные воспоминания, я записывал новую установку, выражал последнее китайское предупреждение будильнику и повторял процедуру. Конечно, работа долгая и утомительная (уморительная — прим. Будильника), но доверить свои предыдущие биографии государственным органам — для меня это слишком большой кредит доверия.

Между прочим, пока я выяснял, кем был в прошлых жизнях и что вытворял в промежутках, будильник трижды лопался от смеха. Ремонт бездельника влетел мне в копеечку. Прошу учесть её при начислении Нобелевской премии и не облагать подоходным налогом.

Что сказать о моих предвоплощениях? Слов нет. Лишь жестокая ухмылка, замкнувшая мышцы лица в гадкой гримасе, да вечно чешущиеся кулаки могут намекнуть на бесконечность моего разочарования. Я едва не увлёкся поиском ныне воплотившихся заклятых знакомцев, но очередной трагический случай удержал меня от справедливого возмездия.


***

Позже, когда сомнения развеялись, и стало ясно, что Хранитель — понятие индивидуальное, я решил отыскать ответственного за меня. Подружиться с ним домами. Свойственная мне дерзновенность, которую учителя в своём грубом невежестве принимали за наглость, позволила мне дойти до Точки. В лучшем смысле этого выражения.

Однако к моменту трагедии я только догадывался, что вокруг меня крутится много параллельных миров, в каждом из которых мыкается такой же Я-горемыка. Надежда, которую почти придушила во мне первая учительница, шептала, что один из моих Я пребывает в лучшем мире. Правда получалось, что другой Я мается хуже меня. Мои Я живут по понятиям весьма относительным.

И вот однажды, когда сыновний долг повис на мне мёртвой петлёй, и я с тоской смотрел на полупрозрачный обмылок, самый Коварный Я, закутанный в почти белую простыню, явился ко мне в казарму и предложил прогуляться в мир иной.
— Махнёмся не глядя, — предложил он.

Разглядывая страдание в его глазах, я решил, что это мой Хранитель. Ага, индюк тоже думал, что купается, пока вода не закипела… Конечно, я купился и сдуру попал в край победивших босяков.

В мире моего Коварного Я босяки-гегемоны были вездесущи. Заслоняя своей серой массой днём оба Солнца, а ночью минимум четыре Луны, они почти победили всё светлое и яркое. Вы бы видели их Москву! Ладно, Кремль безнадёжного грязно-серого цвета, но Университету можно было и оставить его бодрящий ярко-жёлтый колер хотя бы на последнем этаже.

Понятно, что в каждой избушке свои погремушки, но духовой оркестр в избе — это всё-таки перебор. И, тем не менее, каждое утро ровно в 6:03 я пел под духовой оркестр с окружающими меня условно-освобождёнными гегемонами: «Весь мир насилья мы разрушим...». Пел и думал, как мне ускользнуть от освободителей в застенки своего мира. Спасла меня новая трагическая случайность — однажды на утренней запевке я нечаянно проныл: «Весь мир насилья мы построим».

Разумеется, построим для отправки в трудовые лагеря. Казалось бы, «разрушим-построим» — разница невелика, однако, не успел я захлопнуть пасть, как Анька (подруга моего Коварного Я) подогнала к нашей мегакоммуналке медиков Серого Пролетарского Креста. Меня повязали пыльной верёвкой и на изысканно заляпанной грязью машине повезли в приёмный пункт, чтобы в спёртой обстановке привить пролетарскую бодрость и прочие ощущения.

Медперсонал работал надо мной и с задором, и с надрывом. Кое-что у них получилось: серость проступила в моих скошенных к носу зрачках, в каплях слюны, неторопливо стекающих по слюнявчику. В быстро посеревших висках стучало в такт низкочастотному ночному метроному:

Зыбко колышется паутина,
Четыре Луны сереют в окне.
Всё одноцветно, всё уныло,
Всё не так, как на нашей Земле.

Если вернусь, полюбить обещаю
Всё, что когда-то совсем не ценил.
И по-другому жить постараюсь
Если вернусь...

Не знаю, что заставило меня биться башкой об стену. Возможно, хотел увидеть остатки серого вещества, которого, как проворчала накануне нянечка, в голове сильно поубавилось. Или надеялся в последний раз взглянуть на яркие звёзды, которые посыпались из глаз?

Мой другой Я едва застал меня воплощённым.
— Наш пострел и на расстрел поспел, — фыркнул он, глядя, как одной ногой я покинул крышу 77-этажной районной психушки.

Как многоопытный страдалец, я догадался, что это бес пришёл по мою душу.
— Слава тебе, Господи, за мелкие радости, — усмехнулся я и, с трудом балансируя на одной ноге, трижды плюнул на него через левое плечо.
— И тебе белого полотенца на чёрный день, — вздохнул другой Я и представился моим Хранителем.

Так я встретил своего Великодушного Я в первый раз. Явись он минутой раньше, я бросился бы к нему на шею и задушил от восторга. Но он опоздал — я сдался.
— Стой! Рожденный ползать, упасть не может! — Великодушный хотел подменить моё физическое падение моральным, но, вспомнив, что я медленно соображаю, в отчаянии добавил: — Остановись! Я помогу тебе, чем хочешь!
— Ух, ты! — подумала моя проветрившаяся нога и вернулась на крышу.

Назовите балбеса, который в таких обстоятельствах не прихватил бы своего Хранителя за жабры. Конечно, я предложил ему махнуться не глядя: я в его мир, а он хоть во все параллельные. Великодушный Я был великодушен, но не глуп. Он не попался на моё серое коварство. Минуту подумав, Великодушный сказал:
— Я не волшебник, я только...
—… лечусь, — подсказал я.
—… но, если хочешь, будь моим дублем, — и великодушно взялся объяснить правила поведения в его странном мире.


***

На девятом месяце обучения я почти догнал принцип великодушного мироустройства.
— Погнали наши городских! — предложил я, и Великодушный на этот раз не стал упираться.

Мильён раз «Ни фига себе!» — это весь мой словарный ряд, замусоленный в мире таких же, как мы, но отчётливо великодушных. Думаю, и мастера художественного слова, типа нашего прапора, не стали бы заморочиваться на «Москва! Как много в этом...», а гаркнули бы во всю глотку:
— Вау!!! — и лучше выдумать нельзя.

Что сказать вдогонку нашему «Вау»? Цвет и свет — основа великодушного мира. Они в небе и воде, в воздухе и любом предмете. В глазах всякого живого существа. Кажется, светящийся разноцветный пар валит у всех даже из ушей. И при этом они просто погрязли в чистоте и уюте...

Это сейчас я многословен, а там был нем, как цыпа, захлебнувшаяся розовыми соплями. Мой грязный язык прятался за зубами, боясь ляпнуть что-нибудь не в тему на родном великорусском.

Но все краски того мира поблекли, когда я увидел Великодушную Анну. Необыкновенное Её Сиятельство… Или у меня в глазах потемнело, когда в зобу дыханье спёрло? С той минуты я приклеился к ней, как цемент, и хотел объявить всем, что разлучит нас только… Не, никто нас не разлучит до самой её старости.

Глядя на мой затянувшийся любовный шок, Великодушный деликатно напомнил о возвращении:
— Всяк держи свои рубежи.
Ага, как говорили в нашем краснознамённом снегоуборочном, недолго музыка играла, недолго пьяный танцевал — пришло время возвращаться. Не приходя в сознание, я впал в задумчивость и скатился в жестокую кручину.

На моё счастье Коварный Я тоже не спешил с репатриацией. Прижился, бедолага, на моём убогом месте. Построил родню, чтобы не терять коварных навыков. Когда меня водворили на место, порадовался на своих. Они, оказывается, и раньше были добрыми, просто показать это не умели. Вместо злобы затаил на Коварного сочувствие, а как вспомнил его житуху — захотелось как-то поддержать своё Коварное Я. Вот тут Великодушный и предложил вступить в их Союз.

О светлые создания Меня,
Страдающие и переживающие.
Великодушно светлым духом защищающие
Всех Я, которым угрожает тьма.

Конечно, я согласился. Теперь тикай-ховайся, Житомир на тропе войны!

Ныне каждую пятницу, лишь Солнце закатится, мчусь, как призрак ночи, к своим убогим Я. Отгоняю от них неприятности, вербую в «Союз Великодушных» новых бойцов параллельного фронта. Наш суровый прапор, бывало, вздыхал:
— Не так страшен русский танк, как его пьяный экипаж.

Не уверен, что экипаж моих Я так крут, но прошлый раз мы вместе с Коварным красили шестой этаж их Университета в жёлтый цвет. На следующий месяц у нас в планах районная психбольница. Заляпаем её 77-этажный серый крест на фасаде в кроваво-коричневый. Отрыгнутся кошкам мышкины сопли… А там и до серого Кремля доберёмся, звёзды на башнях красными тряпками обмотаем. Я уже и занавес в клубе для святого дела прихватил.



***

Однако, вернусь к своему закону Точечной параллельности. Хотите быть счастливыми — вступайте в «Союз Великодушных». Вы даже не представляете всем своим разумением, воспитанием и пониманием, как легко достигнуть высшего состояния, через мой бесплатный совет.

Конечно, без поручителя в «Союз» не попасть. Ищите своего Хранителя. Поиски лучше начинать с мягкого транса (вспомните первую двойку, первую любовь...). Держитесь за чувство безысходности, сделайте его привычным. Далее жизнь поможет углубить и расширить это самочувствие до состояния полной бытовой невменяемости. Осталось подойти к последней черте и обернуться — наверняка Хранитель закосит под свидетеля.

И будь покоен: рядом с чертой,
Прямо за левым плечом,
Стоит твой Хранитель, грустный и злой,
И душу назад зовёт.


Душа твоя ему как родная.
Он манит её за собой.
Поверишь ему, и черта чумная
Окажется взлётной твоей полосой.


Но моя Анюта, милосердная и великодушная, пренебрегая Точечной параллельностью, настаивает:
— Птица Счастья садится только на раскрытую ладонь!
 

Похожие статьи:

Рассказы → Неожиданное Чудо

Рассказы → Прогулки по болоту

Рассказы → К началу времён

Рассказы → «Заяц белый, куда бегал?»

Рассказы → Как аукнется, так и откликнется