Господь в безмерной благости Своей даровал мне умение отображать на пергаментных листах людей, зверей полевых, рыб морских и речных, птиц поднебесных, звезды, солнце, луну, иные небесные тела, растения, горы и моря, а также сподобил воображения, кое помогает сращивать тулово коня и рыбий хвост с головой человеческой или бабуиновой, представлять, как выглядят существа несуществующие – химеры, мантикоры, блегмы, и циклопы, - словно воочию видеть дальние земли, чудесных зверей, дивные дворцы и самые Рай и Ад. Многие годы потратил я на совершенствование дара, обучался у добрых мастеров иных стран, по милостивому разрешению настоятеля посещал Гибернию и Неметчину, побывал даже в стране мавров, известных искусностью не токмо лишь в оптических ухищрениях, но и в создании разукрашенных виньеток и узоров-лабиринтов. Вернувшись в родной монастырь, изучал труды прославленных философов, мистиков и художников прошлых лет, и величайшего во человецех Теофила «Список различных искусств», и неведомого автора «Об искусстве иллюстрирования», и многомудрого Исидора Севильского «Этимологии», и Гуго Сен-Викторского «Цвет как источник красоты», и многих, многих иных, и принял все поучения их в разум свой.
Известно, что Господь наш – Бог Света, потому и надлежит живописать Его в ярких и солнечных цветах, что язык камней, о коем глаголет Святая Хильдегарда и сообщает Якобо да Рентини, отвратителен дьяволу, потому и приличествует для украшения изображений апостолов, святых и волхвов, что сочетание пурпурного и зеленого, а также небесно-голубого и золото-желтого подобает нарядам властительных особ, что яркий, чистый зеленый пристал весенней траве и листве, а мраморно-белый – картинам зимы. Темных же и мрачных тонов следует всемерно избегать, как несовершенных. Даже враг рода человеческого и место обитания его должны быть ярки, алы, огненно-цветны и угольно-черны, дабы передать весь ужас адского пламени и уродство прислужников сатанинских.
Великий Фома из Аквино полагает важным для истинной Красоты, наряду с ясностью, также и полезность, потому и следует рисовать узнаваемо, близко к натуре, но не смехотворно, ибо и каменная шляпа, и хрустальный молоток, несмотря на всю искусность мастера, их создавшего, будут предметами уродливыми и глупыми, первая – по причине тяжести, второй же – из-за невозможности забить им ни единого гвоздя.
Руководствуясь этими и другими разумными правилами, и совершенствуясь постоянно в искусстве изображения всего, что есть в созданном Господом мире, провел я долгие годы в милом сердцу монастыре, работая в скриптории над созданием заглавных буквиц, орнаментов и картин к книгам, кои составляли и переписывали прочие монахи. Труды сии прославили по ту и по эту стороны гор и монастырь, и меня, ничтожного инока.
Так, однажды правитель нашей области – богатый и знатный сеньор, известный своими знаниями и любовью к наукам, чудным механизмам и прекрасным книгам, - заказал красиво переписать, разукрасить картинами и переплести в позолоченную кожу с вкраплением драгоценных камней Комментарии к Апокалипсису Беата Лиебанского. Работа эта, за которую обещал сеньор немалые деньги и право на преимущественную продажу монастырского оливкового масло в ближайший город, - была поручена наилучшим переписчикам, переплетчикам, рубрикаторам и мне, скромному рисовальщику.
Пребывая в посте и молитвах, прилагая все наше умение, трудились мы долгие месяцы, дабы создать книгу, достойную и великого автора, и создателя Пророчеств, и самого знатного заказчика.
Когда же книга была готова, все монахи, и сам Аббат назвали инкунабулу прекраснейшей и совершеннейшей из всех, созданных в последние годы в нашем скриптории. Также написал и сеньор, получивши ее. После того лично пожаловал в монастырь, поблагодарил всех мастеров за усердный труд и подарил немалое число золота и драгоценных камней на украшение алтаря церкви. Аббат отслужил благодарственный молебен, на коем все мы вознесли хвалу Всевышнему за блага, Им ниспосылаемые, за вдохновение и умения наши.
В то время, когда знатный господин выходил из церкви, чтобы проследовать в трапезную, увидел я стоящую на паперти крестьянку. Не знаю, сколько лет было ей, но выглядела она старой и морщинистой, руки ее потрескались от непрерывных трудов, ноги были босы, волосы седы от горестей, а одежда ветха и замарана так, что уж непонятно, какого она цвета. Свита же сеньора сверкала на солнце переливами золота и серебра, бриллиантами, аметистами и опалами, нашитыми на одежду сапфирово-синих, изумрудно-зеленых, рубиново-алых красок.
Чудно показалось мне видение грязной крестьянки рядом с толикой красотой и благолепием, и закралась в сердце мысль написать старую женщину на картине, подобной которой не приходилось писать мне раньше. Тем и занялся я, трудясь в одиночестве при свете тусклой лампады в скриптории, когда прочие монахи уже отдыхали в своих кельях или пребывали в медитации в Доме Божьем.
Окончивши рисунок, показал я его сотоварищам, надеясь найти в них сочувствие моему труду, но в ответ услышал лишь поношения и ругательства. Почему сверкающих подобно солнечному лучу нарядных знатных господ поместил я в дальний угол, а впереди выставил нищую старуху в одежде мерзких темно-болотных, грязных как она сама цветов? Невозможно назвать сие оскорблением величия, ибо ничтожная крестьянка не может оскорбить соседством своим сеньора и его верников, как не может жалкий свет светлячка сравниться с сиянием Солнца. Зачем было живописать особу низкого звания, не примечательную ни святостью жизни своей, ни духовным подвигом? Это все равно, что рисовать камень на дороге или кучу назема – глупо и пресмехотворно!
Так, веселясь и глумясь, говорили монахи, тыкали в рисунок пальцами, когда в скрипторий явился Аббат, привлеченный шумом. Поняв, что послужило причиной, он выругался свирепо, разодрал в куски картину и погнал меня в церковь – молить Господа, дабы разъяснил всю глубину падения моего, просветил затемненный разум и вернул понимание Красоты и Истины в сердце.
Ныне стою я на коленях на холодных каменных плитах и со слезами прошу Всемилостивого покарать меня хоть смертью, ежели я согрешил. Но прежде вложить в разум понимание – в чем состоит грех мой, коего не в силах постигнуть я. Разве старая крестьянка – не такое же творение Божье, что и я, и знатный господин, и последняя былинка в поле? Почему изображение дивных чудищ, небывальщин, странных зверей и диковинных растений, даже самого врага рода человеческого – почтенны и достойны похвалы, а рисунок бедной женщины – поругание и бесчестие?
Долгие часы жду я ответа. Но молчит Господь.
Похожие статьи:
Рассказы → Эксперимент не состоится?
Рассказы → Белочка в моей голове
Рассказы → Вердикт
Рассказы → Черный свет софитов-7
Рассказы → Идеальное оружие
прастите, тормозю
